Галерист и общественный деятель Марат Гельман убежден, что мы живем в эпоху перемен, и совсем скоро нас ждет ежедневная демократия.

Начнем с начала. Марат, вы начали свою деятельность как галерист в перестроечное время. Как тогда публика воспринимала современное искусство и кто были эти люди?

Было «официальное искусство», где было все настолько плохо, что любое движение в сторону воспринималось как глоток долгожданной свободы, и первыми это оценили деятели искусства. Современное искусство казалось отдельным миром, который видели только в журналах…

Журналы, кстати, были если не запрещенными, то точно не в свободной продаже…

Вообще, тогда «современное» отождествлялось с «молодежное» - это считалось экспериментом, чтобы потом заниматься «нормальным» творчеством.

«Нормальным»?

«Нормальными» считались художники, которых публиковали в школьном учебнике «Родная речь». До сих пор у дилеров антиквариата есть понятие «Родная речь» - это те авторы, чьи картины иллюстрировали стихи. Они гораздо выше ценятся.

Очевидно, что был конфликт «официального» и «нового».

Даже не конфликт, а конкуренция. Они тоже хотели на западные выставки и аукционы. Но союз художников проиграл, несмотря на свои ресурсы.

К началу 1990-х уже отпал фактор цензуры и запретов на выезд?

До 1986-1987 годов о цензуре еще можно было говорить. Например, в абстрактных работах могли «найти» фашистские и масонские знаки. Не исключаю, что они вполне могли что-то увидеть, но только исходя из убеждения, что искусство просто обязано что-то значить. Потом до 1993 года цензуры вообще не было. Да и экспертизы тоже. Каждый турист, увозя с собой картину, считал, что приобрел будущего Малевича.

Какова ситуация на сегодняшний день?

Юридически, цензуры нет. Но цензором может быть таможенник, увидевший картины «Синих носов» с Путиным, отправляющихся в Дрезденскую галерею. Чиновники боятся и перестраховываются, поэтому могут взять и запретить вывоз. В итоге будет скандал, и работы все равно выставят. На данный момент, запретить что-либо невозможно. С другой стороны я, как директор музея, могу попросить куратора выставки некоторые картины повесить отдельно с пометкой «не рекомендовано детям».

Сколько шума было вокруг выставки «Запрещенное искусство»…

Так выставка была, и показали картины снятые с других экспозиций. А спустя два года начались разговоры, что она кого-то оскорбила. Это нормально. На мою галерею восемь раз подавали в суд. Это все - персональные иски. Повторюсь, что цензуры нет. Это как если сбить пешехода, то тебя будут судить. Это адекватно. А если запретить ездить на автомобилях, потому что теоретически можно кого-то сбить, то это - цензура.

Когда мы перешли барьер массовости и доступности для contemporary art?

Я думаю, в начале 2000-х годов. Вообще, есть версия, что у нас в стране каждый вид искусства на какой-то период становится главным. Так, до перестройки самым важным был театр. Я сам переехал в Москву, чтобы посмотреть все спектакли. Тогда в этой области была формальная цензура: делали прогон для надзорных органов, а для премьеры была «расширенная» версия. После театра пришла музыка, точнее Рок-музыка. За ней - времена расцвета журналистики и публицистики. И, наконец, современное искусство. Этот тренд держится до сих пор, хотя в какой-то момент пыталось вмешаться кино, но не совсем успешно.

Это прослеживается в кругу состоятельных людей, чаще - их жен. Эволюция от актрис, певиц, писательниц до галеристок произошла за 10-15 лет. Сейчас, правда, еще благотворительность актуальна.

Есть те, кто не отсеялся и занялся изучением вопроса, и неважно, как они пришли в отрасль. Сейчас они действительно разбираются в современном искусстве, открывают галереи, и это - важная работа.

Любое искусство, в особенности современное, превращается в инструмент. Та же группа «Война», которая своим творчеством пытается лезть в политику.

Позиция творческого человека – позиция аутсайдера, но он не может не реагировать на происходящие вокруг события. Художник выполняет функцию боли общества, выраженной в творчестве. Если начать это конвертировать и принимать заказы, то будет другой разговор.

Как тогда в вас уживается деятель и искусства, и политики?

Ну, во-первых, я не политик, а политтехнолог. Как галерист я продюсировал конкретных художников, как директор музея я несу более глобальную функцию формирования истории искусства. Но в отношениях с властью меня часто упрекают. Хотя мне кажется, я научился продавать искусство, не продавая сам контент.

То есть, советский формат по заказу «художники милиционерам» канул в Лету?

И формат деления на «нормальное» и «ненормальное», и формат руководителей «Эпохи Возрождения». Когда, например, Лужков, руководствуясь исключительно собственным вкусом, давал ресурсы и поле для деятельности скульптору Церетели. Так было во времена правления Медичи, когда Микеланджело был единственным человеком, кто отвечал за внешний вид Флоренции. Таким образом, город становится спальней правителя, где и должен проявляться его личностный вкус.

Хотите сказать, что сейчас у нас в искусстве присутствует демократия?

Мне кажется, у меня получается предлагать власти правильные художественные проекты, но при этом не вмешивая ее в сам процесс.

Биеннале уже давно вошли в рацион «интересующихся» искусством. Теперь решили взяться за целые города?

Да, территориальный маркетинг эффективен. В Перми, где мы делаем проекты, в этом году впервые проявился положительный миграционный баланс. А ведь в 2002-2009 годы был отток в 150 тысяч человек. Мы говорим о том, что в постиндустриальном мире искусство меняет свое место и функцию. Зачем мэру вмешиваться в программу культурных мероприятий, когда по факту он имеет положительный результат?

У нас искусство финансируется в последнюю очередь…

Да, самая последняя, социальная строка бюджета отведена культуре. Искусство – плохой профессиональный нищий. Его по умолчанию обходят больные и малоимущие. А мы говорим о нем как об инструменте привлечения людей, культурном досуге, который вполне может способствовать решению социальных проблем. Взять то же пьянство. При продолжительности жизни мужчин в 60 лет есть критический период в 30-35 лет, когда люди просто спиваются. А если этого не происходит, то они живут до 70 лет и больше. В 30 лет, когда живешь в провинции, ходишь на нелюбимую работу и у тебя отсутствуют альтернативы и досуг, – алкоголизм оправдан.

Культмассовые мероприятия тоже неизменно сопровождаются распитием алкоголя…

Особенно «народные гуляния». В Перми день города обошелся без этого. Мы провели около четырехсот мероприятий, начиная с самого утра, чтобы люди участвовали на них не вечером после застолья, а с утра с семьей. Поэтому нас получилось массовое и культурное мероприятие.

Получается и вовлечение экономики?

Да, в этом году мы планируем приток туристов. Нужно развивать гостиничный комплекс. Хотя, сначала об этом даже не думали. Главное власти не вмешиваться в творческий процесс.

Советская музейная база ведь осталась. Те же краеведческие музеи содержат зачастую уникальные невыставленные экспонаты.

Они работают в формате учреждений: до шести вечера, и чтобы обычному человеку туда попасть, ему нужно как минимум отпроситься с работы. Для таких музеев посетители – проблема, они им не нужны. В той же Перми строится Музей Пермского Периода, и когда там мы попали в запасники краеведческого, то обнаружили уникальные и ценные работы, которые просто были никому не нужны.

Музей современного искусства планируете открыть?

Помимо вышеупомянутого, строится Музей Фотографии. Надо вести исторический учет, да и в Перми просто немыслимое количество фотографов.

Кстати, о фотографии. Раньше искусство было фундаментальным. Чтобы создать что-то «высокое», нужно было учиться, работать, вести творческие искания. Сейчас искусство делается легко. Где грань между искусством и «выбросом сознания»?

Искусство стало более демократичным. Если у тебя есть хорошая идея и камера, то ты можешь пойти и сделать хорошее видео. А спор о критериях бесконечен и бесполезен. Они меняются со времен Древней Греции. На данный момент профессионалом может быть тот, кто зарабатывает на своих творениях. Для кого-то профессионал - это тот, кто выставляется в профессиональном сообществе. А может быть и либеральный подход: «если считаешь себя художником, ты – художник». Я бы сказал, что актуальнее сейчас говорить о контексте существования. Если раньше все было последовательно, то сейчас есть культурный пейзаж, в который надо погружаться.

Художники коммуницируют друг с другом?

Конечно! Если раньше это было на уровне преемственности, то теперь без постоянной коммуникации можно выпасть из того самого контекста и остаться «за бортом». Если только художник не настолько силен и отличается, что может сломать систему.

А что вы вкладываете в понятие «контекст»?

Во-первых, преемственность. Во-вторых, предметность. В-третьих, судьба художника или месседж. Современное искусство применимо к каждому. Из этого и складывается восприятие.

А если не получится применить хотя бы к одному из них?

Так обычно и происходит. При этом зритель не задумывается, что это с ним может быть что-то не так, а не с объектом. Хотя говорить, что понимаешь Рембрандта и не понимаешь современное искусство, – самообман. Так я усомнился в себе, не оценив сначала творчество Кабакова. Современное искусство гораздо проще для понимания, а Рембрандт берет «насмотренностью». При знакомстве с контемпорари, помимо функции на уровне рецепторов «нравится/не равится», я бы включал «любопытство». Для этого и проводятся обзорные выставки. А только потом появляется «понимание».

Когда вы ехали в Пермь, у вас был четкий план действия?

Нет. Сейчас он есть по отношению к Твери. Хочется, чтобы там все было не как в Перми последовательно, а уже параллельно развивать несколько направлений и проектов.

Вы о Гуманитарном Сколково? К вам Дмитрий Зеленин (губернатор Тверской области – прим. ред.) обратился сам?

Да, и да. У нас есть серьезные планы, особенно после Перми. Важно доказать, что это было не совпадение, а технология интеграции искусства. Ну и фигура губернатора, который сам всем интересуется, – это, бесспорно, огромный плюс. В Твери планируется сделать издательский кластер.

А сама идея сделать второе не техническое, а гуманитарное Сколково - она откуда?

Я давно об этом думал. Еще тогда, когда вошел в совет Сколково. Со времен Кремниевой долины к фигуре бизнесмена и ученого добавился еще и дизайнер. Поэтому мы и решили, что нужен такой центр. Помимо направленности, от основного Сколково его отличает оригинальность. Он будет создаваться не по модели, а рождаться впервые. Вообще, я считаю, что скоро будут главенствовать не государства, а города.

Беседовали Мария Потоцкая и Татьяна Роднянская.